Новую книгу известного поэта Натальи Астафьевой

      составили не публиковавшиеся стихи разных

     десятилетий.

Х
В лесу жилище для семьи
с весны  возносят муравьи,
иголки колкие они хвоинку за хвоинкой тащат.
Я мира общего жилица,
но дни мои
к исходу подошли.
Я  поздние стихи свои
слово за словом складываю в ящик,
я строю книжище-жилище для души,
в которое придется поместиться.

4 апреля 2007

Х

На земном огромном шаре
есть особенное место –
там, на Висле, там, в Варшаве,
начиналось мое детство.

Там на пляже с детства, смалу
окуналась в свет и влагу
наготой своей ребячьей…
Здесь в сырую землю лягу,
а не в тот песок горячий.

начало 90-х

Х

Моя сладкая родина, что ты?
В горьком дыме свиданий, разлук.
В небе птицы и самолеты,
и вдали замирающий звук.

Та, что виделась, та, что  мечталась
в перелесках, проселках, полях.
Та,  что мне   от рожденья  досталась,
где-то  там  в  детских  днях  затерялась.

Ничего у меня не осталось,
только ты в  заповедных  тех  снах.

28 марта 1998

Х

Мне все равно, где жить и где скитаться,
где кончить путь, но я хочу лежать
в могиле той, где схоронила  мать,
чтобы еще раз к матери прижаться.
Где родилась я, там хочу остаться.
Там бегала я с куклой белолицей.
Там где-то рядом вся моя родня.
Там я мертвела, маму хороня.
Там песни детства будут доноситься.
Я там хочу лежать, где мне пришлось родиться.
Лечь в землю ту, где родина моя.

начало 90-х

Х

Снится долго и упрямо
мама:
- Мама!
Моя мама.

Ждет меня
зимой и летом -
без упрека,
без ответа.

День за днем…
А жизнь прошла.
Мама, мама…
Ты была.

2007

Х
Страна моих родных и моего рожденья,
еще там  прадед мой* свои печатал сочиненья.
Приходится туда так редко приезжать.
И кто теперь гроба  приходит навещать?
Там мама, мамочка, одна в земле томится.
Растет сорняк-трава, и ясень семенится,
и вырастают из земли, как стает снег, побеги,
их нежили зимой кладбищенские снеги  -
и тянутся ростки вверх из последних  сил,
выпалывают их смотрители  могил.
А я так редко приезжаю, чтобы сажать цветы.
И дни мои идут, печальны и пусты.

13 августа 2009

* Эдвард Войцех Богуславский (1823-1902) – польский писатель, автор в т.ч.
6-томного романа «Дагерротипы Варшавы» (1847).

Х

Была воспитана не той,
где родилась, -
другой страной,
Россией - родиной второй.
Родной мне стала боль ее,
она болит мне, как  мое.
Страной, чей жребий так знаком,
приросшей  к сердцу под соском.
Страной - сплошной кровоподтек,
страной, чей деспот был жесток.

24 марта 2009

НА  ДНЕПРЕ.

О, детство, что осталось от тебя?
Стою, ладони рупором сложив,
кричу: Ау!
На берегу Днепра -  кусочек лета.
Давным-давно,
а помню ясно так,
как будто только что, вчера  все это было.
Три девочки:
Элеонора, Иза, я,
да брат их Станислав,
да брат мой Юра.
Взрослые в Киеве –
у  них  свои дела –
и дядя Стефан, и жена его Елена.
С детьми на даче
была их бабушка. Она
мне ломтики ржаного хлеба
поджарила. Такого я не ела.

На берегу Днепра стояли штабеля
готового к отправке подсолнечного жмыха
(им скот  кормили).
Моим двоюродным сестрам,
обеим, Изе и Элеоноре,
тот жмых казался очень вкусным.

В воде у берега Днепра  качались лодки,
привязанные к колышкам. Одна
на берегу  лежала,
и я, дощечкой отгребаясь,
переплыла  в  ней Днепр.
Конечно, паника была большая.
Оттранспортировал меня обратно
брат  Станислав,
он был постарше нас,
ему  на лодке плавать  разрешалось,
он плавал каждый день по речке.

Речка, приток Днепра,
вся лилиями заросла.
И лодка еле двигалась  средь них,
зеленых зарослей густых,
лежащих на воде широких листьев
и белых лилий, среди них цветущих.
Из стеблей длинные гирлянды
зеленых бус мы вешали на грудь,
сходя на берег, как русалки.

В Днепре у берега было полно
больших лягушек водяных.

А множество янтарноглазых жаб,
малюсеньких, ютилось
в земле во тьме  пещеры
внутри большого дуба,
раскроенного  молнией давно.
Светились их  глазенки в темноте,
во глубине той сказочной пещеры,
как будто жили в ней живые гномы.
В пещере той любили я играть.

В лесу,
за  почерневшим  деревянным домом дачи,
водились
зеленые древесные лягушки,
среди зеленых листьев,
зеленые и гладкие, как листья,
и разглядеть их было нелегко.
Такого
разнообразия  лягушек
нигде я больше не встречала.

Еще там помню твердокаменные  груши,
мы их   закапывали в землю,
и, потемнев, те груши становились
и  мягче и  душистей.

Однажды, под конец,
вместе мы съездили на остров,
в  густые  заросли, набрали там корзины
красивой, темно-синей,
почти что черной ежевики.
А по пути обратно, на лугах,
рвали  щавель на  щи,
и ели, до оскомины.

Все это было ДО.
Потом
был  тридцать третий год.
Был страшный голод.
Погибли миллионы.
А наши семьи обезглавил
террор.
Был Стефан взят. Был взят отец.
Отец самоубийством
покончил на Лубянке,
не подписал он протокол допроса,
в кармане пиджака была записка,
написанная кровью.
А Стефан через год расстрелян.
Ни Станислава, ни Элеонору
не видела я больше никогда.
Спустя полвека
я встретилась с одной лишь Изабеллой.
Она жила в Суворове-Черкесском,
в совхозе, близ Анапы.
Теперь
на местном кладбище – ее могила,
возле могилы ее матери, Елены.

23 ноября 2009.

ЛЕТО ТРИДЦАТЬ ШЕСТОГО

В Египте – Сфинкс и пирамиды.
А в небесах – путь звездный млечный
над крохотной  пылинкой мира
в ночном пространстве  бесконечном.

Исчезнувшие поколенья -
как прогоревшие поленья.
А я – хоть гасну, исчезаю -
еще о звездах  размышляю.

Мать, в ожиданье рока злого,
мне в августе тридцать шестого
на небе звезды открывала,
их поименно называла.
Безлунной ночью над Лабою
стоим над черною водою,
а небо южное так близко
склоняется над нами  низко.
И ночь, блистая в нем звездами,
вокруг  мерцает светляками.

Мать, будучи еще студенткой,
заглядывала в звездный атлас
и, в небе звезды видя ясно,
мне называла их конкретно,
показывала  мне  их  часто,
мать разбиралась в них прекрасно.

Ночь звездная, ночь золотая,
ночь бархатная, ночь живая,
вся проткнутая светляками -
их огоньками трепетала,
я серебро ловлю руками.

Поздней  я  внукам  рассказала,
как коробочек из-под спичек
во тьме  фонариком  сияет,
и я,  водя им вдоль страничек,
при свете слабеньком читаю.

В то  лето ночь,  как черный  бархат,
еще не ежилась от страха,
а где-то лаяла собака,
и выстиранная рубаха
еще не  пахла смертным потом.
И ночь, сверкавшая  огнями,
была полна теплом животным
и яблоками, и мечтами.

Стоя  под  яркими звездами,
мы были в целом мире сами,
лишь звезды, ночь и  светляки.

О, как те   годы далеки!

22 февраля, 7 сентября 2009

В ЛЕСНОЙ ШКОЛЕ. ЛЕТО ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОГО.

Мы вышли с братом, унося с собой
аквариум, в котором жили рыбки.
Живые рыбки. Были их судьбой
мы озабочены. Мы к ним привыкли.

Был дома уголок живой у нас
мы в нем зимой природу  наблюдали.
С лягушками мы уносили таз,
а вот альбом наш, глупые, не взяли,
в нем  были фотографии семьи,
где с мамой и отцом мы сняты вместе,
его нам те, что маму увели,
оставили на память при аресте -
по просьбе мамы.

Мы же,  дурачье,
в действительности плохо разбирались,
мы думали, сюда придем еще,
и с комнатой своею не прощались,
не взяли ни одежды, ни белья.

А увезли нас в школу-санаторий,
откуда с братом мы уедем вскоре.

В двух-трех словах  здесь рассказать нельзя,
как попыталась нам помочь в те дни,
в тот год тридцать седьмой немилосердный,
покойная Ульянова М.И.
за месяц до своей внезапной смерти,
хотела, видно, Ленина сестра,
чтоб мы хотя бы уцелели, дети.

Так живо помню, будто бы вчера:
мы в том далеком подмосковном лете
по лесу бродим, лазим по ручью
и на плоту катаемся по пруду…
И Аню Вайнову*  я не  забуду,
дочь – я потом уже узнаю, чью.
С директором беседует она,
может, с отцом ее дружил он -  дочку
теперь спасает он…

Страна больна.
На этом я пока поставлю точку
в рассказе этом.

Осенью же нас,
поскольку к маме ехать мы хотели,
забрали в детприемник.
Две недели
мы были там.
Это - другой рассказ.

15 сентября 2009

* Теперь, из Интернета, я узнала, что Вайнов, первый секретарь
Ярославского  обкома, в начале 1937 был снят с должности, к концу года
арестован и расстрелян.

Х
Одиннадцать мне было лет –
погиб отец. Недобрый свет
не столь жесток был для меня.
Мать отбывала лагеря.
А брат мой, хрупкий  херувим,
тоской был по отцу казним,
гормя горел, худой скелет,
за правду бился, правды нет.

Но были на моем пути
друзья, мне мимо них пройти
без благодарных слов нельзя.
Спасибо вам, мои друзья!
Хоть поздно вас  благодарю,
благодаря вам жизнь люблю.

23 ноября 2009

Х

Здесь, у порога  леденящей
поры своей предзимней стоя,
я вспоминаю вас все чаще,
друзей весны моей горчащей,                                                                                                                                                                                весны, во мне еще звучащей.

Сейчас вас вспоминаю снова,
уже из времени иного –
вас, полных чувств, вас, добрых, чистых,
безденежных и бескорыстных.

Хоть  воскресить  я  вас  не  властна,
но пред собою вижу ясно
дни  юности, где наши тени
блуждают, как в ветвях олени.

13 октября 2009

Х
Я умерла.
Но жить должна.
И эта фраза: «жить должна» –
меня при жизни держит.
Еще так много из того,
что я должна,
что промедления не терпит,
не сделано.

Я вся в долгах.
Не в  денежных -  какие  деньги!
Их у меня и не было и нет,
в долг деньги не брала я,
не занимала  у людей и  государства.

Но я должник.
Я вся в долгах, огромных, неоплатных.
Вся жизнь – мой долг.
И время отдавать долги давно настало.
Еще так много нужно сделать,
договорить и досказать,
в подробностях, в деталях,
чтоб  недосказанного  не  осталось,
чтоб всем было понятно,
как было все на  самом деле.

Кроме того, должна я  долг отдать,
хотя б словесно,
людям,
за все то доброе,
что люди в жизнь мою внесли,
и  часть себя  порой мне отдавали.
И главное, что вынесла из жизни я:
людей хороших
на свете больше, чем  плохих,
хоть, к сожаленью, не всегда их видно.

20 ноября 2009

Х

Ручейка цветная галька,
солнца блики на реке  -
было, было, отмелькало, -
все осталось вдалеке.

Радость в памяти не вянет,
невозможно позабыть,
как над Доном в Лебедяни
довелось мне погостить.

17 марта 2009

Х
Где сорвался с обрыва дом,
по утрам колокольный звон:
звон, дом  - в Дон,
в Дон, в зеленый Дон,
в Дон, в бездонный Дон,
в Дон, в Дон.

В полдень тонут кусты,
в полночь тонут костры
в Дон, в зеленый Дон,
в Дон, в бездонный Дон,
в Дон, в Дон.

То над тобой ли он,
то над тобой ли клон,
клон полдневных знамен
в Дон, в зеленый Дон,
в Дон, в бездонный Дон,
в Дон?

Лето 1947, Лебедянь

Х

Выйду в ветреный день над озерами,
крикну я:
- Вы куда, облака тонкоперые?
К северу?
Хлеб на севере не колосится.
Ливни!
Проливайтесь у нас над пшеницей!
Ливни!
Тонких струй колыханье, сверканье.
Ливни!
С неба льющееся ликованье.
Ливни!

1949

Х
Мир, конечно, не удивишь
маленькими серебряными песнями,
которые складываются сами
из речек, полян и берез.
О, я не хочу пройти странницей
с котомкой, набитой цветами,
когда так ужасно печально,
так смутно в мире от слез!

1950

ТУНДРА. ЛЕТО ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОГО

Было солнце, светившее с неба
беспрерывно, все лето, бессменно.
Были горы, пригорки и скалы
в живописных предгорьях Урала
– останцы на поверхности тундры,
что выходят весной из-под снега
над месторождением рудным,
где мы лето с тобой провели
в заполярье, у края земли.

Наша жизнь бескорыстно прошла,
никакого с нее барыша,
кроме памяти незамутненной
той поры, молодой и  влюбленной,
полной солнца, такой голубой,
той счастливой полярной весной.
Мы там жизнь  начинали с тобой.

Мак полярный там цвел золотой,
голубые цвели незабудки,
а вода на полу нашей будки
голубая от неба была,
к счастью, скоро сошла.

И в реке многоцветная галька
так красива была, лучезарна,
было выбросить жалко,
собрав.
Было зелено в тундре от трав.
Колокольно от птиц перелетных -
в синих высях невидимых нам.
От цветов - белоснежно и плотно.
Рыжим шарикам, крохам-птенцам
было там
так раздольно шнырять по лугам.
Все цвело ясной ночью полярной.
Но сменялось все быстро, спешило.
Солнце за горизонт не сходило,
и цветы торопились и птицы,
все звенело, цвело –
торопиться
нужно было,
от жизни сполна,
что положено, взять
и суметь
за короткое лето здесь
жизни смысл свой исполнить весь,
полный цикл совершить, чтоб успеть
зародиться, взойти и созреть,
в новый плод превратиться,
к сентябрю заложить семена,
а пернатым на юг улететь.

Вырастали грибы –
выше карликовых березок.
Карлик-лес боялся морозов,
не высовывал носа
из-подо мха.
Не росла там ольха,
а сметливые ивы
ползли боязливо,
укрываясь  под  мхами,
а летом
алели, как пламя,
вздымая сережки и узкие листья.

Быт наш был бескорыстен,
обед был для всех
геологов местных,
что руды искали
и здесь зимовали.
А я, проработав  рабочим  сезон,
уезжала, меня вызывали
родимые дали.
С собой увезла я
на память о лете прошедшем
осколок скалы с лишайником вросшим
и память о людях.
необыкновенных,
хороших,
чуть-чуть сумасшедших,
настоящих,
жизнь проводящих
в походах, в поездках,
трудягах  безвестных,
романтиках  честных.

12  июня, 24 сентября 2011

Х
Мы были в целом свете
совсем, совсем одни,
под целым-целым небом
совсем, совсем одни.
В толпе твоих знакомых
совсем, совсем одни,
в стране моего сердца
совсем, совсем одни.

Так за диваном дети
застигнуты  врасплох .
Так на чужой планете
испуг-переполох,
из-за кустов кровавых
стоокий светит взгляд,
на обгоревших травах
лежит земной снаряд.

Скорей возьмемся за руки,
выведи меня,
так пятят с тротуара
безумного коня,
толкая оглобли,
и лошадиный глаз –
такой большой и добрый,
как у меня сейчас.

Под целым-целым небом
недаром водку пьют,
за телом жизни не было,
все в старых книгах врут.
В стране моего сердца
друг друга узнают,
там души отделяются,,
как рыбы плывут.

Зеленые кузнечики
стрекочут кругом,
и прыгают из речки
девчонки голышом
под целым-целым небом
совсем, совсем одни,
и капли с плеч стекают
в песок, как жизни дни.

1960-е

Х

Я смеялась долго и счастливо
в месяц солнца, в месяц светлых глаз,
потому что искрой из огнива
девочка-смеюнчик родилась.
Самое веселое дитя,
ямочки от смеха на щеках…
Между кочек с думой о птенцах
кулики на севере сидят.
Я тебе пытаюсь рассказать
о тех днях, когда ты завязалась,
о тех днях, когда я так смеялась,
как лишь ты умеешь хохотать,
как еще моя  смеялась мать,
когда я, вскричав, на свет явилась..
Дочка родилась – вот это милость!
Мне такое счастье и не снилось.
Мне хотелось счастья хоть бы малость,
мне же дочь, живая дочь досталась.
За дитя тебе спасибо, милый!
Долго и счастливо я смеялась.

1959

Х
Мы скоро уедем на север,
а здесь уже почки полопались,
и зерна тоскуют о севе,
и ветер разносит их по полю.
Там в северном городе нашем
олени с рогами ветвистыми.
Там тундра, не сеют, не пашут.
Там лайки гуляют по пристани.
Ах, лайки, сибирские лайки,
впряженные в легкие санки!
На скалах белеют бараки.
С тобой мы теперь северянки.
Мороз нам не страшен, умается –
надену зимою на доченьку
ненецкую белую малицу,
что красной каймой оторочена.

15 апреля 1959

ПОДМОСКОВНЫЕ ПРОГУЛКИ

Х
Пойдем, мой нежный друг,
пойдем туда, туда,
где только темный лес
и светлая вода.

Где столько ясных дней
гуляли мы с тобой.
Присядем, нежный друг,,
над светлою водой.

Над вечною водой.

1980

Х
Стоит, как сон, весенний лес,
весь бирюзовый и сквозной.
Омыт весенней новизной,
стоит, как сон, весенний лес.
Туманен, призрачен, белес,
овеян облачной листвой,
стоит, как сон, весенний лес,
весь бирюзовый и сквозной.

Как ясный взгляд ребячьих глаз,
пестреют первые цветы.
Просты, бесхитростны, чисты,
как ясный взгляд ребячьих глаз.
Дуб, клен, береза, ясень, вяз…
а снизу, прячась под кусты,
как ясный взгляд ребячьих глаз,
пестреют первые цветы.

Распевы свадебные птиц
звенят серебряно с утра.
Такая славная пора –
распевы свадебные птиц.
Гортани славок и синиц –
как отлиты из серебра.
Распевы свадебные птиц
звенят серебряно с утра.

У стройных трепетных берез
береста в розовых тонах.
Играют блики на листах
у стройных трепетных берез.
Лес темным ельником зарос,
а сверху солнце в небесах.

У стройных трепетных берез
береста в розовых тонах.

Пока еще, мой нежный друг,
не улетел последний вздох,
и мир не так уж зол и плох
пока еще, мой нежный друг,
благословим леса вокруг
и этих птиц и мягкий мох –
пока еще, мой нежный друг,
не улетел последний вздох.

23 мая 1980

Х
О, жизнь – ты так хрупка,
как веточка сухая,
что хрустнет под ногой,
как выстрелом, пугая.

Не будем мы о том
грустить в цветенье мая,
что в  космосе  большом
для наших душ нет рая.

Но будем мы о том,
чему не видно края,
в сиянье голубом,
петь, слов не подбирая.

Нам  весело вдвоем
бродить  в   разгаре мая,
и жить в краю лесном,
распевам птиц внимая..

3 сентября 1999

Х

Со мною новый человечек,
двухгодовалый кроха-внук.
Его глазами я вокруг
гляжу, открыв  глаза навстречу
цветам желточно-желтым, млечным,
украсившим весенний луг,
и ястребу, что чертит круг.
Я, вслушиваясь, слышу звук
земной и звездный и сердечный.

7 мая 1980

Х

Мальчонка, маленький внучок,
поет, журчит, как ручеек,
он слоги разные бормочет,
то так, то этак, будто хочет
ощупать слова вещество,
и нет конца игре его.
Я рядом, в такт ему, шагаю
и мысленно  стихи слагаю,
раздумья лепятся в слова,
и нет добротней вещества.

май 1980

Х

Лес майский хлопотлив и звонок…
Весь день в работе птичий клюв…
Уснул мой городской ребенок,
в объятьях леса прикорнув.
Над ним в зеленой дымке листья.
Лес щелкает, гремит, свистит.
Набегался, угомонился
и сладко-сладко в полдень спит.

А там, в изгибах веток, в гнездах,
прожорливая плоть птенцов.
Их греет солнце, нежит воздух,
алеют неба жадныъ ртов.
Как будто венчики цветов,
качаются на тонких шейках
тяжелые головки их.
Родители, скользнув в лазейку,
приносят червяков живых.

май 1980

ГРОЗА

Гнутся деревья, ломает ветки –
лес перед бурей – малец безответный.
Дышу озоном, волнуюсь тоже…
Гремит! Грохочет! Сверкает! Боже!

Такая радость под ветром встречным
противостать стихиям вечным.
Почувствовать себя частицей
всего, что в космосе творится.

3 июня 1989

Х
Трава меня лечит, смягчает печали,
усталость снимает ее врачеванье.

Мне дуб  подставляет широкие плечи,
к нему прислонюсь я, и он меня лечит.

Надрезав атласную кожу березы,
стакан подставляю и пью ее слезы.

Сосна мне роняет горчащую хвою,
что станет в отваре водою живою.

Кукушка нам долгие годы пророчит,
хоть срок нашей жизни она не отсрочит.

Пытаясь природы понять просторечье,
брожу я  по лесу, и лес меня лечит.

23 августа 1999

Х

Уже светает, в лесах зеленых
проснулись звери, а птицы в  кронах
поют все звонче.
Откроем  взоры, и станет видно,
а кто не встанет – тому обидно:
восходит солнце.

Летят сквозь ветки лучи косые,
и  скоро солнце  войдет в кусты и
пронижет рощи,
проткнет дубравы, лес многоглавый,
проникнет в почву сквозь мхи и травы
вглубь ее толщи,

до сердцевины, в уголь и в глины,
в ржавые  руды,  в  кварцы и слюды,
в пески и в супесь.

И  к нам в простуды, и в храмы Будды.
А лес дремучий, а бор былинный –
стоит,  насупясь.

8 сентября 2009

Х

Вспоминаю забытый мотив
и вагончиков тренье,
и сипящий локомотив -
то далекое  время.

Как стучали  в  вагоне, трясясь,
деревянные планки.
Как  в деревьях  стояли, таясь,
самолеты и танки.

Как черникой чернели леса
Подмосковья,
где стояли в те годы войска
наготове.

Снова  вижу, будто вчера:
сквозь столетние ели
в ясный полдень прожектора
ярко горели.

За высоким забором, гремя,
шумно двигались танки,
раздавалась команды  ругня  -
в час учебной атаки.

Мы с собаками ездили в лес,
в подмосковные дали,
и  порой сумасшедший там стресс
переживали.

Были стрельбища там в глубине,
шли по будням ученья.
Залпы ухали, как на войне,
это -  в мирное время!

А малина так нравилась мне,
и в простуду – варенье.

Удовольствие портил нам страх,
только вздрогнешь,
и опять уже: трах-тара-рах
или дальнее бух…
Бор тот помнишь?

Страх – и стало быть стресс.
Снова  день был испорчен нам весь.

Сколько было чудесных минут!
Удивительных мест!

Подмосковные дали…

А  потом  раскупили  тот  лес.
Распродали.
28 февраля, 12 сентября 2009

Х
Продольная поляна, а перед ней аллея.
Огромные деревья росли там, луг лелея, -
сажал коннозаводчик. Немыслимый простор.
Огромное пространство. Полное безлюдье.
Вдали  непроходимый глухой черничный бор.
А за черничным бором  ухали орудья.
Здесь звонко пели птицы, и было тихо рядом,
но долетал до слуха - приглушенно, глухо -
грохот  канонады:  взрывались там снаряды,
и отзвук  дальних взрывов, пугая  тайной, ухал.
И было страшно, жутко  в  лесу  заросшем,  диком –
войти в ту глухомань  за черною черникой,
за белыми грибами  в ту  темь - мы не решались.
И. все наши маршруты на этом  и  кончались.

12  сентября  2009

Х

Там, где речка Незнайка впадает в Десну,
среди зарослей ив и ольхи -
я могла бы встречать за весною весну
и писать о природе стихи.

Пятна ряски зеленой по синей воде,
как по пруду Поленова кисть.
Оценить эти блики на синеве
мог бы  цветопоклонник  Матисс.

Здесь и утицы, утки всю зиму живут
в теплой заводи у родника,
здесь и разные птицы любовно поют,
и по ряби плывут облака.

Летом можно чуть свет бултыхнуться и плыть,
разгребая в воде  синеву…
Только нужно для этого столько прожить,
сколько я уже не проживу.

16 августа 2009

Х
Не будем грусти предаваться,
давай  припомним  лучше  поле
и пса, что радуется воле
и в травах носится кругами,
проваливаясь в мочажины,
и весь ликует, пасть разинув
и громко лая.

7 сентября 1998
Х
Когда в окно небесный день заглянет,
поднимет веки
и позовет на волю на свиданье,
где лес и реки -

не призрачною тенью из могилы –
вскочу -  с кровати:
еще поедем в лес, поедем, милый,
еще нас хватит.

Август 2009

НА КАВКАЗЕ

Дай мне палку высокую в руки
да пастушью шапку овечью,
ребятишек прожорливых кучу
и косматую бурку на плечи.

Ничего человеку не надо –
только топот овечьего стада,
сыр да хлеб да вода снеговая
да огромное небо без края.

Июнь 1965

КРЫМ. АВГУСТ 1969

Мы кромкою береговою
вдоль самой воды брели.
Кидалось море прибоев
на плоский берег земли –
и длинные волны метлою
песок равномерно мели.

Как будто у края света
та находилась земля:
пустынный берег,
нету
ни путника, ни жилья.
Лишь камешки желтой и красной
охры ссыпались со скал –
быть может, пещерный Пикассо
той охрой зверей рисовал.

Налево – прибрежное взгорье,
направо – морская даль…
Вдруг выплыл Нептун из моря:
- Идет! Косяком! Кефаль!
Вынесла жажда общенья
из моря его на волну,
явился нам на мгновенье
и вновь ушел в глубину.

Мы долго ждали, стоя
на самом краю земли.
Но море было пустое,
гладкое и немое,
лишь волны берег мели.

Август 1969, Восточный Крым,
на пути от Козской долины к Крымскому Приморью.

НА БАЛТИЙСКОМ МОРЕ

И никого, и только ветер,
и только ветер надо мною,
и только ветер, ветер, ветер
над мягкой зыбкою морскою.

Вода и небо… Нет разлуки
и нет земного притяженья.
И я лежу, раскинув руки,
в движенье моря без движенья.

Лежу, носимая волнами,
стихии малая частица,
а надо мной под небесами
висит распластанная птица.

1980, Пярну

ПОЕЗДКА НА ЮГ. СЕНТЯБРЬ 1985

Х

Чернели горы на горизонте.
Шел поезд. Ночь была черна.
Внезапно – запах оранжереи.
Я высунулась из окна.

Сошла с подножки. Скрипела галька.
Парным был воздух, сладко пах.
Он голубел в огромных листьях
и в пряно пахнущих цветах.

Как мне хотелось там остаться
и, прочее отбросив прочь,
уйти в обнявшую все тело
тропически парную ночь.

Но кончилась уже стоянка
там, где так пряно воздух пах,
и в окнах замелькали степи,
и поезд шел на всех парах.

А Гудермес остался сзади,
меня неведомым маня.
И лишь позднее оказалось,
что это и была Чечня.

1985
Х

Маленький гордый народ.
За душу нежность берет  -
сердце мое обрывает.
Кто им свободу вернет?

( 90-е годы)

Х

Я жила отвлеченно сама по себе как-нибудь,
и земли созерцаньем я свой наполняла досуг.
А  еще по привычке утрами писала стихи
и бросала их в шкаф поверх всякой газетной трухи.

Я порою жалела, что жизнью живу городской:
О как страшно хотелось пожить мне над  горной рекой
или долго брести побережьем пустынным морским,
или просто поехать на отдых в заброшенный Крым

Поезд наш на Баку   в Гудермесе стоял пять минут:
воздух оранжерейный, у станции пальмы растут –
рай, правдивый Эдем… Не минует его стороной
небольшая  война…Гудермес  - из тех маленьких войн

26 июня 2007

Х

На юг всю ночь шел скорый.
На горизонте – горы.
В окне шли горы, горы.
Ночь. Южная страна.
На горизонте – горы!
Всю ночь тянулись горы,
как черная стена.

Но необыкновенно
огненным шаром в небо
вдруг над зубцами гребня,
над черною грядой
внезапно всплыло солнце
и заалело солнце
короной лучевой.

День наступал. Светлело.
И я в окно глядела
на высохшие травы,
на редкие деревья
и на стада овец.
И на людей, мне новых,
в широкополых шляпах,
в пастушеских папахах,
угадывая сердцем
открытость их сердец.

Х

Зеленый Каспий, рай земной, предел моих желаний.
Пляж  и разнежены жарой у моря горожане.
Мы наслаждаемся с тобой безоблачными днями.
А ночью, чуть спадает зной, гуляют Шувеляны.
И светится вдали Баку жемчужными огнями.

Впервые были мы в Баку. Ловил мой взгляд влюбленный
и набережные – бульвар, беседки, павильоны,
и Старый Город – в тесноте нависшие балконы,
базар – гранаты, виноград и все дары Помоны,
и поезд, движущий вдали цистерны и вагоны.

Неутомимо день и ночь насосы нефть качали.
Неторопливо старики беседовали в чайных.
Мы выходили на балкон горячими ночами.
У дальних вышек корабли белели на причале.
Впервые мы с тобой в Баку, но в нем души не чаем

Он в нашей памяти живет, рай хрупкий и непрочный,
его людской утратил род, жестокий и порочный,
блаженный рай, восточный сад, что был насажен Богом,
был нам оазис без забот, а стал горячей точкой,
которая горит и жжет незаживающим ожогом.

Х

Солнце всплыло:
алый шар –
словно вынырнул из моря…
Вот какая Афродита –
апшеронская заря.
Фиолетовый загар
на фигуристом танцоре
отливает глянцевито,
как на коже дикаря.

Х

Ветер, ветер, ветер,
втер до утра,
до скончанья света,
нынче и вчера.

Каспий брызжет пеной,
то ревет как зверь,
то поет сиреной
греческих морей.

Х

Вспоминался много лет,
через все, что было после,
осетин-интеллигент,
изъяснявшийся по-польски.

В чайной пили мы вино,
а грузины пели хором
за бутылками сухого.
Выглядели, как в кино,
как с картины Пиросмани,
но сидели рядом с нами,
пили с нами заодно.

С ними было нам тепло..

Хоть космический был холод
на горе, в подлунной выси,
где ночлег наш был недолог
на турбазе близ Тбилиси.

Х
Полны мы бодрости.
Горды ночлегом:
под самым небом.
Какие пропасти!
Какое небо!
Сплошное небо.
Укрыться нечем,
лишь тонким пледом.
А ветер рвется напропалую,
срывает камни,
кусты калечит,
сквозь щели дует.
Продута спальня
чистейшим ветром,
светлейшим солнцем.
Так нереальна.
Живем под небом.
Утром проснемся:
горные выси…
В холле –
спортсмены.
На завтрак – кофе,
чурек, котлеты.
И в город,
к людям,
крутой тропою
с горы спуститься,
сойти на землю
и сесть в автобус
и очутиться
в центре Тбилиси.
Х
На Мтацминде, где гробница
Грибоедова и Нины,
их любовь навек хранится
и навек они едины.

Тут над ними только небо,
только небо голубое
с упокойной крлыбельной
для вознесшихся любовью.
Х

Апельсины склонов Мцхета,
где слились Кура с Арагвой,
сохраняли солнце лета
сочной плотью благодарной.

Садики гранатов алых,
крупных гроздьев винограда,
персиков…  Ешь до отвала,
рай для неба и для взгляда.

Останец средневековья,
старый храм тысячелетний,
сохранял тепло людское,
что любых лекарств лечебней.

Испытали мы здесь счастье,
что дано лишь здесь живущим.
Но пора нам возвращаться
к северным угрюмым кущам.

Что ж, уедем мы отсюда,
от живущих здесь картвели,
сохраняя память юга
в благодарном нашем теле.

Х

Мчится ночная машина,
черные горы минуя,
черные горы,
белые стены,
светлое море.

А наверху, над горами,
нимб солнца, алое пламя,
в небо взметнется вот-вот…

Поезд идет и идет.
Спят пассажиры, я же,
высунувшись из вагона,
вижу, гляжу восхищенно:

Рельсы вдоль узкого пляжа.
Речек струистая пряжа.
Лесом заросшие кряжи.
Сланцев косые слои…

Мне бы еще побродяжить,
годы забывши свои!
1985

ЗАРАСТАЮТ  КУСТАРНИКОМ, БЕРЕЗНЯКОМ…

Х

Тут Вязьма, а там Брест,
безлюдно, голо,
унылый чахлый лес
берез и елок.
Полсуток едем,
за насыпью пустой
деревни ни одной
не углядела.
Лес  поределый
без птиц, без песни.
Корявы дерева.
А где-то там Москва.
Россия, встань, воскресни!
Скорее обустрой
свои пределы!

1986, в поезде Москва-Варшава

Х
Вот  на снимке - я,
сделан он в тот год, когда в ОВИРе
решали судьбу нашей поездки,  -
мне, поджавшей губы (как видно на снимке),
в этом мире
было неуютно.
30 апреля 2011

Х

Исчезают деревни.  Пустеет земля.
Мужиков извели. Погубили зазря.
Миллионы крестьян полегли на войне.
Не осталось крестьянства в крестьянской стране.

Те, кто выжили,  выходцы,  в городе все,
не в деревне живут.
Слишком праздных здесь много.
А там, на селе,
уж не сеют, не жнут.

Зарастают кустарником, березняком
пашни русских равнин.
Кто засеет?  Расправились с середняком  -
он бы всех накормил.

Нет  теперь ни колхозов, ни крепких крестьян.
Есть  банкир, бизнесмен.
Где же вы,  земледельцы, России  костяк?
Ждет земля перемен.

14    августа 2009

Х

Разорить, что кровавым трудом
поднималось веками?
Поле, что колосилось зерном,
зарастает репьями.

Все, что было крестьянской страной,
все порушено ныне.
Что взрастет  на огромной пустой
Средне-Русской равнине?

1999

Х
Промотали, проиграли  мозгляки  Россию.
Погубили, ах, пропили, растащили,  проморгали,
как акулы,  заглотали, но им не осилить
те ее лесные дали, что крестьян скрывали.
А крестьян усилия - светлая идиллия.
А крестьян усилия не сгноить в могиле.
Хоть они ранимы. Эти анонимы.
Жили нелюдимы. Нелюдью  гонимы.
Но землей  любимы. И  мечтой  хранимы.
Люди-исполины.

1 ноября 1996

Х

Вся история искажена –
все, что было доныне.
И несчастная наша страна,
в лучших чувствах оскорблена,
вековою обидой больна,
ошельмована, ошеломлена,
ничего знать не хочет она,
слишком  правда сложна и страшна,
и, как сфинкс, застывает, темна,
в непомерной гордыне.

1999

Х

О, сколько пережито мной
с той жизнью русскою смурной,
не высказать  -   невыразимо:
все ненавидимо-любимо.

Июль 2006

РАЗМЫШЛЕНИЯ

В стране сплошного сыска,
где паспорт и прописка,
возможно  ль жить без риска
когтисто и клыкасто?
Скорей уж как  удастся,
беззубо и безгласно,
подспудно и  напрасно.

27 июня 2001

Х

Где сказка, где  правда –
сказать не берусь,
я знаю лишь только,
что все это - Русь.
И тот, кто живет во дворце-терему,
и тот, кто не нужен уже никому,
кто ищет в помойках
себе пропитанье,
кто терпит так стойко,
кто  весь – ожиданье.

Вся Русь – ожиданье.

О, в этой безжалостной барской столице
так много тяжелого ночью творится.
И каждой зимой  позабыть  не могу
бомжей в подворотнях,   замерзших в снегу.

А что там  в провинции дальней глухой?
Она голодала и перед войной.
В мозгу у меня -  достоянье мое -
храню с уважением образ ее.
28 декабря  1995

НОВАЯ  ВОКРУГ  СТРАНА

Х

Ветер как безумный
рвет  деревья, треплет –
ничего хорошего
это не сулит.
Вновь на целом свете
ветры, ветры, ветры.
Фронт холодный северный
южному грозит.
Или революция
над страной висит?
Посреди дороги
трех войн инвалид,
скорчившись, лежит.
30 сентября 1995

Х
В жестокие морозы бездомность – вот беда.
О, бедные бездомные – деваться  им куда?
Избаловала оттепель, поверили в тепло,
но вновь морозы, вот тебе, бомжам не повезло.
Станут замерзать.
Столице наплевать.
30 января 2010

ДИАЛОГ

- Бездельники   никчемные!
- Бездомные, бездомные.

-  Бродяги вы негодные!
- Голодные, голодные.

- Преступники отпетые!
- Разутые, раздетые.

- Не беглые ли зеки?
- Калеки мы, калеки.

-  Беспутные,  безбожиые!
- Калики перехожие.

1999

Х

Вот объедки подъедает,
из канистры  выбирает
мусор бабушка седая.

И подобная картина -
каждый день у магазина:
бабушка другая,
что-то подъедая,
сор перебирает.

Я помню: как худой старик,
хлеб,  выбирая из травы
газона  (кто-то  бросил,
возможно, дети голубям?)
ел тут же, подбирая сам.
Голодный, а не просит.
Высокий и худой
старик,  уже  седой,
на вид интеллигентный,
но истощенный, бледный.

Я вижу горе вновь и вновь.
Что-то прогнило до основ.

Кто не жалеет стариков,
выкачивает  нефть из недр,
ради орешков  рубит  кедр,
не уделив от всех  даров
достойной жизни старикам,  -
в конце концов погибнет сам.

7 апреля 1995, 16 ноября 2009

Х

Утром, кормя  городских  голубей,
я увидала знакомых бомжей,
тех, что здесь были  лет  десять назад,
выжили, значит… Что-то едят.

Старенький мальчик, мальчик-старик,
локтем к сидящему  рядом  приник…
Будь ты товарищ или жена -
вместе, в содружестве, жизнь спасена.

Помню, контейнер один за другим
был перетряхнут тем  ли, другим -
было такое  тогда  ремесло.
Сколько бомжей здесь за утро прошло!

Помню,  какой-то высокий,  худой
старец ел хлеб зачерствевший, сухой,
выбрав его из газонной травы.
Может, такое  видели вы?

Кто они? Пьяная  шваль  со двора?
Или  недошлые  профессора?
Кто их ограбил? Кто обманул?
Из дому выгнал? Раздел и разул?

Как ты глядела на это, страна?
Сверху глядела, как из окна.
Что? Равнодушье? Усталость от бед?
Сытость? Еще есть какой-то ответ?

Но и сегодня еще по дворам
ходят несчастные по контейнерам,
ищут бутылки, утильсырье,
что им  продлит их  житье-бытье.

14 февраля 2009

Х
Новая вокруг страна
хочет нового достатка,
хочет старого порядка ,
не поймет себя она,
и, как жить в ней, непонятно.

Март 2011

ПО  СОСЕДСТВУ

О, боже мой, что за  сволочи,
что за сволочи эти люди!
Там, где был детский сад возле нас, -
в зелени скрывается от глаз -
офис нефтегаз.

Сколько людей нечестных
обогащаются  кто как может!
По головам и туловищам детей,
по головам и туловищам солдат,
по головам и туловищам чеченцев –
поднимается новый супостат.

Сколько низкого, жлобского -
ненасытную разинуло  пасть!
Сколько жесткого
ворвалось  во власть!

Даже подумать было трудно,
что будет так.
Вот где истинный враг,
дремавший до сих пор  подспудно.

16 мая 1999
Х

Выбрать  участок лесной земли
и от людей отгородить,
чтоб  только ему здесь грибы  росли,
а люди не смели сюда ходить.

Это свобода или грабеж?
Теперь к реке не подойдешь -
прохвост построил себе дворец
и перегородил проход, стервец.
Иди, купайся в его говне,
если  отыщешь подход к воде.

Это свобода или конец
тому, что в народе чтили  всегда?
Явились новые господа,
у них ни совести, ни стыда.

Не это ли тот грядущий Хам,
уже не грядущий – пришедший к нам?

13    февраля 2010

Х
Воры, воры, вор на воре.
Государство все в разоре.
Дохляки  давно подохли.
Мир без сердца, будь ты проклят!
Лезут вверх напропалую.
Слабым словом протестую.

Не победить мне волю злую.

3 сентября 1999

Х
Эксплуатирующих  тыща
мильонам выжить не дает,
их тяжкий труд, как стейк свой, жрет,

и отбирает им жилища,
квартплату требуя  за  них
у купленных рабов своих.

Такие в мире непорядки,
но, к сожаленью, как всегда,
как с гуся жирного вода,
все сходит с рук им, взятки гладки.
6 марта 2011

Х

В дни разграбленья государства
образовалась каста барства
и, потерявших  хлеб и кров,
стан безработных и рабов.

Чем это кончится, не знаю,
пока  живу, пережива.
Страна несчастна и больна.
Что хуже? Может быть,  война?

Декабрь 2005
Х

Сквозь бури, сквозь войны
протестные волны
катились извечно,
леча и калеча.
Что? Делать им нечего?
Круша карантины,
малюя картины,
крича во все горло –
голодная  перла
народная масса
из пота и мяса.

А где-то, невидим
(у Пушкина Пимен),
старик-летописец,
всех правящих выше
царей и правительств,
историю слышит,
историю пишет.
История дышит.

Сегодня другие
в бунтарской России
пытаются снова
раздуть (обожгутся?) –
пожар революций.
Так было? Так было.
Но сил накопила
и вновь накатила
великая сила
веселая масса
из воли  и мяса.

Вчера из подвалов,
сегодня из залов
на волю выходят
и колобродят
и дерзость и доблесть,
и сгусток  энергий,
и дикие вопли:
«Свергни, о, свергни!»*

Так было? Так будет.
Народ безрассуден?

Народ беспробуден.

* Из стихотворения А.Блока
«Еще прекрасно серое небо…» (18 октября 1905)

13 сентября 2012

Х
Все люди – бедные и злые.
Все люди – жадные до счастья.
Зависящие  от  начальства.
И от лекарств,  когда больные.

Одни надеются на случай,
то есть на фатум и удачу,
другие люди верят в Бога,
а те -  в автомобиль и дачу.

Всем дай им бог побольше счастья,
уж очень все они несчастны.
Все одинаковы, напрасно
на белых делятся и красных.

Надменные,  когда  при  власти.
И скучные, когда в сберкассе.
Убийцы и лжецы отчасти,
сочувствия достойны в массе.
Под старость  лысы и брюхаты.
Сбиваются, как волки, в стаю.
Но все  -  бедны или богаты,
как ни прискорбно, умирают.

Декабрь 2000, декабрь 2009

Х

От нашей доброты  зависят в мире сотни.
таких, как мы, страдающих существ.
О сколько нас,  людей, и сколько их, животных,
и каждый хочет жить и каждый  должен есть.

В наших руках земли великолепье,
большой земли, где жить нам довелось,
моря и реки, звери и деревья…
Надеяться не будем на авось.

2 апреля 2009

СЛЕТОК

Родили и бросили, пропадает детка.
Жрать… А скоро осень…Жрать…Страдает крепко.
Чувство непонятное разрывает: голод.
Очень неприятное… холодно и голо.

Долго детка плакала – не живет, а  мается…
И вот это  аховое  жизнью называется?

9 августа 2009

Х

О, жизнь – такая страшная!
В ее затянут ритм,
кудрявенький барашек
как миленький обрит.
Барахтаться не будет,
стесняется, чудак…
. . . . . . . . . . . . . . . .
Дымится в медном блюде
вкуснейший бешбармак.
1981

Х
Вы женщин унижаете, а женщина – добра.
Ведь женщина не создана из вашего ребра.
То  вы - из нашей кровушки, пока еще малы,
пока вы,  как воробушки, забавны и милы.

8 августа 2009

ПОЭТИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
Вот  входит он.
Наверно, болен:
как худ он, неважнецкий  вид.
Но он на сцене, он доволен,
он всех за все благодарит.

Опять в невиданной рубашке,
все те же детские замашки -
мальчишка, выскочка, актер.
Поэт - в любой естествен позе.
Стоит, улыбчив, но серьезен,
быстр и  находчив и остер.

Любимец давних школ и вузов.
В десятках стран с тех пор он узнан.
Лишь члены творческих союзов
дружно завидуют ему.
и это видно по всему,
не любят, ненавидят просто.
И это знать ему несносно.
А он - недюжинного роста,
с огромной жаждою любить
и помогать, и это бремя
легко и радостно носить
в себе, поскольку сердце емко.
Актер, с потребностью ребенка
хорошим быть, любимым всеми.
Это важнее всяких премий.
Ну, как такого не любить?
В беде идущего  навстречу,
к себе  зовущего  на вечер,
чтоб яркой стихотворной речью,
о главном  громко говорить,
как Маяковский, может быть.

Он выразил себя и время.
Но времени наперекор
против рожна  бесстрашно пер,
к запретной прорываясь  теме.
Он «Бабьим Яром» мир потряс:
словно расстреливали нас,
на миг евреями мы стали.
А через год (в который раз)
потряс - «Наследниками Сталина».
Время с тех пор его состарило,
но темперамент не угас.
Должны мы  должное  воздать,
нашелся ль бы другой такой еще,
кто вдохновил бы Шостаковича
симфонию-шедевр создать?
Вот почему он столько  лет
в России больше, чем поэт.

Не ангел он, не херувим,
обычный человек, свой парень.
А есть и те, кто был им ранен,
и те, кто был обижен им.
Я не оценщик, не судья
людских поступков и ошибок.
В его лице читаю я
итог любого бытия -
усталость, старость, боль ушибов.

26 сентября 2011

Х
Я хочу  быть свободна, ничья.
Государство – любовь не моя.
А особенно -  общество тех,
для  которых  все значит успех.

В нашей бедной стране не могу
находиться в том светском кругу,
где веселый владелец  деньжат
не стыдится того, что богат.

Не хочу жить на свете таком,
где своим  не гордятся трудом.
Где ватажки мальчишек-волчат
чужаков убивать норовят.

Удивляюсь я, люди, на вас -
новый выставив иконостас,
прославляете  властных людей,
как  царей, как,  бывало, вождей.

Погляжу я печально вокруг,
вижу  глаз  восхищенный  испуг,
подхалимские маски гримас.
Вижу  вновь  демонстрации масс.

Никуда ни за кем не пойду,
затеряюсь  в толпе на виду,
непохожесть свою отстою,
сохраню в  себе  личность  свою.

14    января 1999, 18 ноября 2009

Х
                             Марине Цветаевой

Нагрузилась так – что по уши, по ноздри
ритмами твоими – был он щедро роздан
воздух, вздох  - твой слог  –  дар бессмертной речи,
дар твой (слово – Бог), дар надчеловечий.

Дар -  людей питающий, на плаву держащий,
оплодотворяющий, силою дарящий.
Дар – дарам всем прочим – полновесный дар.
Ты была недаром – до сих пор пожар.

22 июля 2009

Х
Мы – летящие щепки.
Мир – корабль, потерпевший крушенье
в океане-эпохе.
Я пытаюсь – но тщетно -
чьи-то жизни  в стихах  воскрешать –
вспоминаются крохи.

Сотни щепок, носимых
океаном времен,
я  в толпе различаю.
Не у всех в этом мире есть силы.
Жаль  гибнущих  в нем.
Но особенно  - самых красивых и редких.

Перед смертью, отчаясь,
Некрасова Ксюша, поэт,
попросила соседку
дать с лимоном ей чаю,
чай уже не помог.
И никто не помог.
Билась в стены издательств.
Голодала, писала.
Уже ее нет.
Кто теперь ей заплатит?
П о с л е  с м е р т и  издали.

Кто  ей хлеба подаст?
Кто за все ей воздаст?
Воскресят? Ох, едва ли.

Кто  накормит весь голод?
Кто все раны загоит?
У х о д я щ и х   догонит?

8    октября 2009

Х

Усталым быть и нищим,
обманутым, избитым
на сельском пепелище,
на кладбище забытом,
ребенком быть забитым,
призывником обритым,
солдатом-недокормышем
и стариком беспомощным
в избе, в деревне брошенной,
с окном, доской забитым –
лишь бы не равнодушным,
насмешливым и сытым,
с блестящей тонкой кожей,
с высокомерной  рожей
эстетом из элиты.

17 декабря 2000

Х

Позволила мне не пропасть,
в своем пути не усомниться  -
души  особенная  стать,
похожая  на крылья птицы.
Когда б не два моих крыла -
давно  б я просто умерла.

23 ноября 2009

х

Тихое утро. Ясная жизнь.
Все разложила по полкам как надо.
Только осталось еще завершить
и привести в надлежащий порядок.

Чайник поставлю. Выложу хлеб.
Все, как обычно, каждое утро.
Жаль, только  раз мы живем на земле,
может, последняя это минута?

25 марта 2009

Х
Остатки жалкого рассеянного света.
Мы  вышли подышать на воздух, я одета
тепло, я не одна, бок о бок ты со мной,
февральский зимний день, но свет уже иной.

Жизнь  устаканилась  и как-то устоялась.
Немного солнышка сегодня нам досталось.
Таджики колют лед, с крыш сбрасывают снег.
И, значит, снова жизнь готовится к весне.

24 февраля 2009

Х

Как ископаемые ящеры, выходим, щурясь, из подъезда,
садимся рядом на скамейке поближе к солнцу… А трава
выходит из-под  тающего снега, примятая, оправившись едва,
ярко-зеленая, блестит, пронзительно нова.
И неба  голубая бездна,
и в небе -  городские провода.

12 марта 2007

Х

Как хорошо, что кончилась зима,
что лето зеленью  густой печали наши лечит,
что ноша жизни нам  еще не давит плечи,
что все у нас терпимо, хоть мир сошел с ума.
И  снова целый день в траве звенит кузнечик.

13    Июня 2007

Х
Сердце снова уснуть просится –
предрассветная разноголосица:
мусоровозы - трах-тах-тах -  на камнях,
грузовики гремят – ах!

Кто – поспав, просыпается,
кто-то спать не может, бессонницей мается.
О, боже, мои человеки!

Мотоцикл тарахтит испорченный.
Переулок у нас разговорчивый.

Шорох, шум… Чистота в кои веки –
тротуары метут узбеки.

27 августа 2009

Х

Я жду прихода солнца,
чтоб в комнату вошло,
чтоб светом пронизало
померкшее стекло.

Так ждет его сквозь листья
зеленый хлорофилл
и под  водою нильский
зеленый крокодил.
Приди скорее, солнце,
и кровь мне обнови –
нет жизни мне без света,
нет жизни без любви!

12 сентября 2007

Х
Мы с тобой стоим над бездной,
скоро вихрь нас оборвет,
мы  же радостью совместной
светимся,  как солнцем плод.

Равновесье, совмещенье
непохожих двух натур.
Стоицизм - наше отмщенье
времени  в  эпоху  сюр.

14 февраля 2008

Х
Абсурден мир – абсурдны люди,
творцы и куклы Интернета.
Чего ты только в наши дни
с телеэкрана не услышишь!

Июнь 2011

Х
Наш мир - ненастоящий.
Наш мир -  как  понарошку.

Наш мир – театр абсурда.
Наш мир – театрик кукол.

Наш мир – это игрушка
в руках у  примитивов.

Они берут на мушку
всех  умных и строптивых.

23 февраля 2006

Х
Подумаем о человеке,
как о своем  больном ребенке,
не то жизнь, как в прошедшем веке,
порвется  в новом месте тонком.

История  - головоломка.
Ищу я в будущем просвета.
Но в ярком  свете  Интернета
пугают новые виденья –
глобальное  закабаленье.

30 января 2011

Х

Что будет впереди, представить невозможно, -
страх, головная боль, невроз.
Не дай-то бог (так будущее безнадежно),
чтоб сбылся хоть один  прогноз.
Оледененье?  Наводненье?
Многомегатонное  ли изверженье
вулкана?
Бомбы, бомбы - взрыв за взрывом?
Помыслим  лучше о конце счастливом.
Пусть с астероидом не будет столкновенья.
Большой метеорит минует притяженье.
Народы, наконец, достигнут соглашенья.
И так уж на земле мокро от слез.
Так отнесемся  же к себе всерьез,
чтоб не  осуществил безумец-виртуоз
неутешительный прогноз.
И мир бы не пошел вразнос.

25 февраля 2008

Х
Пока тебя хватает в клещи
о прошлом  дикая тоска
или  валяешь дурака -
пространство лыбится зловеще,
погибель вот уже близка.
И черный вран крылами плещет.
15 апреля 2011

Х
Каменный дождь, точно  град,  застучал
там и там и вокруг.

И разверзлась земля.
И город пропал.

Не врут?
Так сразу вдруг?

Ни с того, ни с сего -
пропал?

Может  быть,  было землетрясенье?
Материковых плит столкновенье?
Древних разломов сдвиги?

Или погибель обрушилась  с неба?
Было такое, не было?

Или, как сказано в Книге, -
жителей Бог покарал?
Но город пропал.
17 сентября 2011

Х

Такой абсурдный, пасквильный, нелепый,
халтурный, хамский, хищный, воровской,
косматыми поэтами  воспетый,
с горячей кровью зверя  -
род людской…

Мне непременно хочется поверить,
что человек в себе поборет зверя,
потомки человеческого рода
не превратятся  в  обезьянье стадо.

Что новые людские поколенья
еще увидят яркие творенья
людей добра,
которых  в мире много,
по их  подобью писан образ Бога.

2009

Х

Как человек,  в коем мрак непотребный,
изобразить смог сей образ волшебный –
мадонну с ребенком, мать?
Взгляд снисходительный, к нам нисходящий,
все нам прощающий, чуткий, щадящий -
как? - это трудно понять.
Как могут чрева темные пятна,
змеями вьющиеся неопрятно,
свет золотой излучать?

Как человек, что возник ниоткуда,
изобразил это светлое чудо,
этот весенний цветок?
Может, он  лучшее  в людях увидел?
Может, порок  из  двуногих  изыде?
Может, то рая  залог?
Может, придет
это светлое  Завтра?
Может, борьба не напрасно затратна?
И  человек  и есть Бог?

22 июля 2009

Х

Великаны двадцатого века.
Что останется от человека?

Мне припомнился Слуцкий Борис.
Я его вызываю на бис.
Слуцкий, строгий и непреклонный,
невеселый аскет и стоик,
со своей строкой оголенной,
вот кого перечитывать стоит.
Он, с характером и судьбою,
к людям добр и хорош собою.
Он, с любовью к черной горбушке,
он, с любовью к простой воде,
и к несчастной деревне русской,
и к России в беде, в труде.

Наша память нам – черная кара.
Вот философов звездная пара,
Мы их помним, мужа с женою,
Ю.Давыдов, Гайденко Пиама,
две натуры, с  мыслью  живою.
И его интеллект, что, как лазер,
резать мог любые проблемы,
и ее поэтичный разум,
что статьи писал, как поэмы.

Вспоминаю картины Целкова
в мастерской,  на стенах  подвала.
И мансарду дома большого,
где у Фалька я дважды бывала.

И великий ваятель Цаплин
в неуюте его московском -
«Космонавт», что году в тридцатом
был  им в Космос мысленно послан.
И другие камни и глыбы,
что  музей  составить могли бы.

То, что рублено из гранита,
то наверно уж сохранится.
Если б так сохраняла память
тех, кого сохранить уповает!

12.06, 24.09.2011, сентябрь 2012

Х

Не утруждай свой бедный мозг.
Он  -  к  звездам озаренный мост.

Освободи свой мозг от пут.
Он  пролагает к звездам путь.
К мирам,  куда не долетит
корабль небес -  метеорит.

Не выдержать людским телам
бездонности небесных ям.
Не вынесет людская плоть
невообразимость тех  высот.

Но мозг людской уже открыл
всю бесконечность черных дыр
и счесть пытается всерьез
бесчисленность  бессчетных  звезд.

7 октября 2011

Х

Как дух, паривший над водою,
трудился, сущий мир творя, -
трудилось сердце молодое,
не зная ни на миг покоя,
и крови целые моря
вращенье гнало  круговое.

Так было. И за годом год,
и до сих пор не уставая,
оно стучит, струи гоняя
горячих, алых, бурных вод,
и я – совсем как молодая,
тружусь, хоть смерть близка, вот-вот.

начало 90-х

Есть на этой рамке маминой
золотые хоть куда
в четырех углах орнамента
дом, корабль, цветок, звезда.

И храню пейзажик маленький
на фанерке, тех же лет,
он написан краской масляной.
А еще - двойной портрет,

он рисован с фотографии,
на портрете я и брат,
рисовал художник в лагере,
нас не видя, наугад.

Мать платила хлеба пайками,
отрывая от себя,
над художниками плакала,
что такая их судьба.

И достались мне от матери
рамочка, пейзаж, портрет -
то, что сделали три мастера,
их недолговечный след.

Отобрали у дня краски.
У ночи глубину.
У ребенка игрушки.
У волка лес.
У птицы крыло.
У слепого скрипку.
У меня тебя.
Что я без тебя?
Пустырь послевоенный.
Окна заколочены.
Остов дома пустой, хлопают двери.
Разбросаны фотографии.
Лежит на пороге платье,
протянуло рукава,
хочет крикнуть,
но нет рта.

И забились ветра в проводах, словно птицы,
под колесами степь застонала,
а наутро реки уже разлиться
не смогли в узкогрудых каналах.

Так поколения неторопливо
сменялись, не зная печали.
Может быть, были даже счастливыми?
Может быть. Не замечали.

Дни за днями летели размеренно четко
в еде, в установленных играх,
рождались, допустим, по четным,
по нечетным числам гибли.

Но только ночами чье-то молчанье
медленным шагом нищих
по-прежнему, как вначале,
наступало на их жилища.

С полок снимали пыльные сказки,
отыскивали поэтов
и долго придумывали краски,
когда-то сгоревшие летом.

И все им казалось, чего-то мало,
все словно не так, как надо,
чужая пластинка веками играла,
лимоны кивали из кадок.

Перегибаясь тяжелыми лбами,
пытались мучительно вспомнить,
о чем это плачет кто-то веками
в далекой книжной Японии.

А в проводах бились дикие ветры,
в каналах смирели воды…
Невозмутимо глотал километры
поезд с маркой “свобода”.

март 1947

Печалясь, надеясь и мучась,
хочу в этом мире крутом
смягчить безнадежную участь
того, что зовется добром.

В лесу погаснет осень,
зима взмахнет крылами…
Уже меня заносит
сыпучими снегами.

Летит зима, как птица.
как птица-подорожник…
Пора поторопиться
расставить свой треножник.