Наталья Астафьева

Гордилась я,
всегда гордилась слишком,
была горда, и это не беда,
вот только нет,
нет у меня сынишки,
а пролетели лучшие года.
Живу одна на этом кратком свете,
и с каждым днем труднее сколотить
семью…
Вокруг чужие дети,
а я не мать – мне некого любить.

Дым поднимается снизу,
медленный, плавный, долгий…
“Лизанька, Лизочка, Лиза” -
кто-то кричит над Волгой.
Кто-то живет иначе:
правильно, просто, мудро.
Дверь открываю настежь
в это туманное утро.

Я сдаю свои позиции,
я сдаюсь — хочу влюбиться,
мне сынишка светлолицый,
знаешь, стал все чаще сниться.

Захотела я простого
счастья женского,
и что же,
ничего в том нет плохого,
в том, что я на всех похожа.

Захотела жизни полной.
Пусть семейные заботы
надо мной смыкают волны
с воскресенья до субботы.

Пусть сынок белоголовый
на заре меня разбудит.
Пусть меня хорошим словом
за любовь помянут люди.

Девчата ночью приходили с танцев,
с катков,  с  концертов,  из  библиотек,
во всю щеку прихвачены румянцем,
отряхивая варежками снег,
и после смеха, чая и рассказов,
конспекты перед сном перелистав,
едва сняв платье,
засыпали сразу,
над головою руки разметав.
А я тогда мечтала о ребенке,
о сыне,
сонном, теплом, на руках,
о шелковистых мягких волосенках
и маленьких бессильных кулачках,
и снилось мне, что топает по зданью
на ножках неустойчивых сынок…
Девчата спят. Наполнен дом дыханьем.
А утром в институт — наискосок.

Земля приготовилась зерна принять.
Дожди напоили. Листья сгнили. Снега
укрыли.
Яблоком светится, солнцем полна.
Прогрета, распахана солнцем-дождем.
Проспится в мешках золотое зерно.
Колесами сеялки застучат.
И девушка с парнем
заблудятся в роще под желтым пушком.
Восходит трава, как лучи, над землей.
И яблоки-звезды висят надо мной.
Запутались солнца лучи в траве,
и мои пальцы в пальцах твоих.
Желаньем ребенка желанье во мне.

Пернатый танец брачного обряда —
треск крыл — крестом раскрытые крыла.
Как мать-земля рождением брюхата,
я в свой черед тяжелая была.
Несла, как воду в глиняном сосуде,
ходила плавно, расплескать боясь.
Рождение — сказание о чуде,
полощет парусом пеленок бязь.
Прорезывался, словно зуб, ребенок,
неловкий, голый — боязно взглянуть.
И пальчик из зашитых распашонок
выглядывал и утыкался в грудь.

Мой росточек, мой листочек,
теплая почка…
Может быть, растет сыночек,
может быть, дочка.

Кровь моя, моя слезинка,
звездочка рассветная,
радость, голубая льдинка,
встречным незаметная.

Только первая неделя,
как упало зернышко,
как в моем восходит теле
маленькое солнышко.

Отделилась ветка от меня,
стала жить сама.
На зеленых листьях
жилки, как дорожки.
Линии расходятся
на ее ладошке.
Гляну с удивлением
чуть со стороны…
Были, как растенья,
мы тесно сплетены.
Как одна волна.
Только легкий стук
клювиком в скорлупку —
в тяжесть моих рук.
Под рукой биенье,
как к оплате чек.
Ходит по планете
новый человек.
Глаза не мои.
Слова не мои.
Ты не я, иная,
но меня пойми!
Были, как растенья,
мы тесно сплетены.
Гляну с удивленьем
чуть со стороны.
Я - как ствол без ветки.
Ты — вещь в себе.
Первые кольца
в тонком стволе.

Эти длинные ноги, и узкая спина,
и волосы, растрепанные после сна, —
не могу привыкнуть, что из меня
родился человек.
В ночной рубашке до пят
трогательно смешна
моя дочь.
Не перестаю удивляться
и глядеть
на узкие плечи, пушок на щеках
и веселые смышленые глаза.
Она хватает ртом грудь
и машет в воздухе кулачком.
Она требует у земли своего места под
солнцем,
она обнимает и толкает меня —
я ее земля.
Глаза —
прозревшие кончики веток.
Тянись в небо,
держись корнями за землю.

Распластала крылья мать
над цыплятами,
верю,
их не отнять
коршуну проклятому!

Мир тревогой поколеблен.
Нам с тобой грозят войной.
Как тебя спасти от неба,
человек,
рожденный мной!

Слава те господи, я дома,
где все мне близко и знакомо,
где льется просто и легко
жизнь, как парное молоко.

Где дочь моя — почти невеста,
в рубашке ситцевой до пят,
и птицы радостно свистят,
как музыканты из оркестра.

Где спят под дверью две собаки,
свернувшись в теплые комки.
И где, как хлеба, зверь мой всякий
ждет ласки от моей руки.

Как ласково на мир глядят
глазами выцветшими старцы.
Так только доченькины пальцы
ласкают брошенных котят.

Тишина — это мать.
Вглубь — как леска.
Бьет ногами ребенок в утробе.
Тишина невозможна без всплеска.
На площадку слетаются голуби.
Тишина — это девочка с бантом,
расступается сизая стая.
Спят в колясках-скорлупках ребята.
Тишина — в голубях мостовая.
Пусть придремлется нянькам и мамкам
солнце рыжим котенком в колени.
Лепестки темно-красного мака
на траве повисают от лени.
Тишина — остекленная крыша.
В окнах стекла без дырок и трещин.
Тишину невозможно не слышать.
Тишина — это больше, чем вещи.
Это в стуке шагов мастерская.
И о розах и вазах трактаты.
Тишина невозможна немая.
Тишина не боится растраты.
Тишина… Это губы с губами,
парки с медленными шагами.
Разминированные мины.
И за ужином голос мужчины.
Пусть у дочки моей в теплом чреве
в свой черед жизнь забьется, кольцуя.
Тишина — это в птицах деревья.
Рот, раскрытый для поцелуя.
Тишина — это жито.
Печь с хлебом.
Бор, заросший малиной, грибами.
Тишиною планета жереба,
кобылица с крутыми боками.
Тишина… Стук копыт о каменья,
белый ягель копают олени.
В реках рыба. В кедровнике белка.
Старики у домов на скамейках.
Тишина — это выдох глубокий.
Это в школах звонок на уроки.
Это детям на завтрак сметана
и коляски возле фонтана,
где слетает из чаши напиться
тишина — голубица.