Наталья Астафьева

Прошепчу слова такие,
чтоб снега они растопили.

Крикну так, что оглохнет ветер…
Но ты все равно не ответишь.
1946

Ты мне в который раз приснился,
все мое чувство к тебе – нелепость,
трижды развенчанным сохранился,
словно не сердце в груди, а крепость.
1947

В небе кривой месяц,
в соснах сырой ветер.
Ты уже целый месяц
мечешь слова на ветер.
1948

Сотни Садовых колец
обегу, знаменуя крах…
Вымотаться, вымотаться вконец,
чтобы только боль в ногах!
1948

Я положила на ладонь свои стихи.
Грамм двести будет в них, пожалуй. Это вес
моей несбывшейся любви, моей тоски,
мой на тебя недорогой бумажный крест.
1948

Иди, пожалуйста, куда хочешь,
снег сошел, земля камениста,
и наш союз, беды короче,
до самого злого листка перелистан.
1950

Обвис мокрый флаг.
Человек обмяк.
Душа должна выпрямиться,
лечь на свой костяк.

Открою каждую морщинку,
как прошлогоднюю тропинку.
Как лес весеннею порою,
тебя я заново открою.

Давно прошел в природе бум
рождений… Мир-конвейер порван.
Наш секс — бесплоден и угрюм:
стриптиз, эректор, телепорно.

А ты что радуешься, дурень?
Что ты пойдешь на корм червям?
Мир примитивен, но структурен
и чавкает, как ты: «ням-ням…»

Из норок вылезшие звери
резвятся тихо под луной…
Конец приходит биосфере,
и нашей суетности злой.

Человека не носит Земля.
Человек же, убийца матерый,
всю планету собой заселя,
рвется в Космос, в иные просторы.

Среди потопа мира
плывет моя квартира
с живностью земною,
как ковчег Ноя.

Зелеными клювиками земля
пьет сладкий ливень.
Свернулась улитка. Звонкое «ля»
сверкает на крапиве.

Сало с хлебом на обед.
Да писк мышей в стогу.
Да заячий костлявый след
на выпавшем снегу.

С этим миром ласково прощаюсь,
уходя, придерживаю дверь…
Не печалю вас своей печалью,
милы мне и человек и зверь.

И пребываю я в покое,
таком большом и сердобольном,
как будто поле вековое,
привыкшее к смертям и войнам.

Жизнь прошла. И так ее жалко!
Нет ее. Ничего взамен.
И вянет в стакане фиалка
среди белых лекарственных стен.

Слаборозовым светом освещена
противоположная сторона,
там, где солнца лучи
нежно окрашивают кирпичи.

Я больна, больна сегодня,
потому что не свободна,
потому что целый мир
заперт в камерах квартир.

О, как хорошо — закат,
есть кусок живого неба,
в тучах, в стеклах отблеск Феба,
предпоследний жаркий взгляд.

Гляжу сухими глазами
на краткий жизни срок.
Как рушится твердый камень.
Как из трещин течет песок.

Чем жили и что было с ними,
все уничтожил, сжег наш век.
Лишь легкий след в церковной книге,
что были рождены на свет.

Душа моя так наболела,
что ей уж некуда деваться,
она, как раненое тело,
порой лишь вскрикивает: «Братцы!..»

Долго-долго я жить собиралась,
наслаждаться, пить жизни мед,
но уже эта стерва-старость
подсекает и бьет в живот.

Слетают исторические лица,
как пешки, с пьедестала.
История, как львица,
их жрет и жрать уже устала.

Куплю я блузки, платья,
вино и сладкий торт…
Кто мне за боль заплатит,
за слезы, кровь и пот?

Здесь, где каждое мгновенье
рвется прочь, как дикий зверь,
переполнилось терпенье
темной горечью потерь.

Кто умеет та-ак жалея
понимать не на словах?
Нет воздушней и нежнее
тени матери во снах.

Не осталось старших — скука.
Вместо поколенья — брешь.
Только пуговиц шкатулка,
срезанных с былых одежд.

Душа моя так ныла.
Так за душу тянуло.
Так совесть докучала.
Как стертая нога.

Не хватает сил на эту житуху,
столь нелегкую, боже правый.
Режет воды дня, как сонную бухту,
неуклюжий корабль державы.

Не лица — вывески! Их столько на продажу,
что некуда ступить… И вдоль и поперек
я в поисках людей планету всю облажу,
потом запрусь на ключ, гляжу на потолок.

О господи, такие муки
испытывать! Зачем, зачем?
Люди — бессмысленные куклы
на ниточках своих систем.

Тиран засиделся на троне,
а жизнь у людей — одна,
и каждую каплю крови
он выцедит до дна.

Если б в сущность мира вникла,
может быть, сошла б с ума.
Примирилась и привыкла,
и даже нравится тюрьма.

Доколе будет русская деревня
в ржаной соломе, в крышах набекрень?
Что может быть обидней и плачевней,
чем вдовья бедность русских деревень!
1954

Людская сирость.
Людская серость.
Одни — на силос.
Другие — в ересь.

Живая ладонь поддается на ласки,
но может и сжаться в жестокий кулак.
Срывали ей ногти и рвали ей связки —
чего ж вы хотите теперь, коли так?

И снова свадьбы снаряжают,
и девочки детей рожают.
Жизнь будет возобновлена.
А у ворот – война.

Какое тут спасенье!
Корабль идет на дно.
Хоровое пенье.
Красиво, как в кино.

К жизни спиной повернуться –
лицом к стене.
Стреляют. Снаряды рвутся.
И все по мне.